Книга Отключай  - Ребека Уна

– Ты уже почти спаслась.

– Ага.

– Я серьезно. Ты спаслась уже тогда, когда мы встретились, ты как раз перед тем уничтожила Данины лекарства.

Он помнит? Он помнит все обо мне.

– Другими словами, – я строю рожу, – я уже тогда была ненормальная. Главное было это не скрывать.

Мы смеемся, потом он говорит:

– Приходи ко мне во двор.

– Ты сказал, чтобы я никогда к тебе не приходила.

– Я имею в виду – в гараж. У моего деда был зарегистрированный, легальный гараж. Если там порыться, можно много чего придумать.

– Ты же знаешь, я эти самолеты терпеть не могу.

Я и сегвеи терпеть не могу, они превратили людей в инвалидов с усохшими мышцами.

– Систему надо использовать. Как и терапию. Сама говорила.

– А что у тебя в квартире такое, что туда нельзя?

– Винни-Пух. Дед Мороз. Мадагаскарские пингвины. Все те, кто нездоровым образом воздействуют на воображение. Все наши растратчики времени.

Хорошо сидеть рядом с гаражом Мантаса. Но мы даже не взглянули на самолет в гараже. Мама мне кинула ссылку на мультфильм про Винни-Пуха.

– Смотри, – показываю Мантасу. – Я перекину тебе в телефон. – И даже не спрашиваю, хочет ли он этого.

Сидим на земле и смотрим на дурацкого медвежонка.

– Он милый, – говорю я.

– Ему бы только поесть, других забот нет.

– Он двигается больше, чем мы.

– Но все равно кругленький.

– У него есть друг, поросенок, которого он любит.

– Наверное, это самая большая потеря нашего времени, – говорит Мантас.

– Что?

– То, что мы не можем любить. Только в цифрах можем показать: лав ю, лав ю, лав ю – и сотни сердечек.

Он прав. С другой стороны, если это и утрата, то такая давняя, что я и не вспомню. Разве можно тосковать по тому, чего не испытал? Читать об этом в книгах – одно, а…

– Но ты много читаешь, – говорю я Мантасу. – Намного больше, чем я.

– Еще конструирую. Больше заняться нечем.

Хотела пошутить, а вышло серьезно. Когда работники убрали сейф, у нас не осталось того единственного занятия, которое нам подходило. Он смотрит в телефон, а я в блокнот – мы точь-в-точь как те дети на лавочке в том парке.

– И мы почти не скорбим, ты заметила?

Мантас объясняет мне, что такое скорбь, но мне знакомо это слово – встречалось в текстах.

– Когда ушел дедушка, – говорит Мантас, – я не знал, что чувствовать. Это была первая утрата в моей жизни. И, поскольку я сразу отключился, остался один. Только потом на меня постепенно накатили эмоции.

– В системе, – говорю, – всё отмечают.

– В системе все избегают печальных эмоций. Особенно связанных с физическим уходом человека. Для системы это всего лишь один образ человека, другие в ней остаются.

Однако насчет скорби я с Мантасом не согласна: мы скорбим. Я до сих пор вспоминаю Ину. Разговариваю с ней. Когда она ушла, я страшно злилась, мне хотелось все растоптать. Хотелось растоптать и тогда, когда мама не захотела со мной встретиться. Ничего. Сегодня вечером встретится.

– Дедушки нигде не осталось. Было страшно.

– Ты с ним часто виделся?

– Мы вместе жили. Как в старину.

Каждый день?

О боже, это и правда страшно. Страшно отвыкать. У меня от тоски бион в тот же день распался бы.

– Как? От чего умер твой дедушка?

– Очень редкий случай. Во время терапии.

– Во время терапии?!

– А что? Что такое?

– Пойдем к Дане, – толкаю его блокнотом. – Ее сегодня опять не было. Может, ее уже совсем нет?

Дана есть. Мы сидим в ее комнате.

Она такая же, как раньше, нисколько не изменилась.

Как и Мантас, когда я увидела его в магазине без обезьяньего хвоста.

– Вы, наверное, уже знаете про мою ежедневную терапию, – говорит она ни весело, ни грустно.

Ежедневная терапия? Звучит угрожающе.

– Дана… – Я хочу сказать, чтобы она туда не ходила, как в тот раз сказала, чтобы не пила лекарств, но сейчас все не так просто.

Мне почудилось, будто Мантас хочет дотронуться до моего локтя. Я трепещу, как листок, который вот-вот оторвется. Сидя на софе, упираюсь ногами в пол. У меня никогда не было такой мебели. Дане разрешено иметь больше физических предметов.

– Дана, расскажите нам. Про прятки и жмурки.

– А я вам что-то разве рассказывала? Не может быть, – говорит Дана.

С меня, наверное, последние клочки оболочки осыпались, потому что такой холод охватил… Но Дана захихикала:

– Поверили, да? Не волнуйтесь, до моих мозгов они еще не добрались.

Мантас тоже вяло хихикнул. Дана снова раскачивается на стуле, качается и качается. А вместе с ней – леса, поля, грязь на животе, мамины поцелуи, дождь, который выстирал ее одежду. Мои леса, мои поля, мамины поцелуи – все, чего у меня никогда не было.

Если они что-нибудь сделают с Даной, если они что-нибудь сделают с Даной…

Я же знаю, что такое ежедневная терапия.

– Как они узнали?

– Увидели, что я во сне улыбаюсь, – тряхнув головой, отвечает Дана.

Когда Дана стала нам рассказывать, она и спать стала дольше. И даже улыбаться во сне.

– Они просили меня сказать, почему я улыбаюсь. И я не могла соврать.

– Дана, слушайтесь их. Я тоже послушалась. Используйте их методы и дробите сны быстрым дисперсным способом. Притворитесь, будто вылечились, тогда они быстрее оставят вас в покое. – Не знаю, что со мной делается, но я почти плачу.

Почти почти почти. Ежедневная терапия – это операция, которая называется неинвазивной. Я читала.

Они так поступают со стариками.

Они точно поменяют Дане память. Потеряет ее и сама даже не заметит. Потом и нас не впустит. Мантас говорит, не обязательно, я говорю, что обязательно.

– Твой дедушка умер во время терапии, – говорю я на лестнице, повернувшись к Мантасу. – Не хочу, чтобы так случилось с Даной.

– Знаю, – говорит Мантас. – Он очень любил Дану.

Пра-а-авда?..

Так, может, и в последние минуты, сидя на стуле во время терапии, он думал о ней? Может, те воспоминания, от которых он не в силах был отказаться, были о Дане?

После смерти деда Мантас нашел Дану. Дед не знал, что она жива.